На велосипеде
Я бужу на заре
своего двухколесного друга
Мать кричит из постели:
"На лестнице хоть не трезвонь!"
Я свожу его вниз.
По ступеням он скачет
упруго.
Стукну шину ладонью -
и сразу подскочит ладонь!
Я небрежно сажусь -
вы посадки такой не видали!
Из ворот выезжаю
навстречу воскресному дню.
Я качу по асфальту.
Я весело жму на педали.
Я бесстрашно гоню,
и звоню,
и звоню,
и звоню...
за Москвой петуха я пугаю,
кривого и куцего.
Белобрысому парню
я ниппель даю запасной.
Пью коричневый квас
в пропылившемся городе Кунцево,
привалившись спиною
к нагретой цистерне квасной.
Продавщица сдает
Мокрой мелочью сдачу.
Свое имя скрывает:
"Какие вы хитрые все".
Улыбаясь: "Пока!"
Я к товарищу еду на дачу.
И опять я спешу,
и опять я шуршу по шоссе.
Он сидит, мой товарищ,
и мрачно строгает дубину
на траве,
зеленеющей у гаража.
Говорит мне:
"Мячи вот украли...
Обидно..."
И корит домработницу:
"То тоже мне страж...
Хороша!"
Я молчу.
Я гляжу на широкие, сильные плечи.
Он о чем-то все думает,
даже в беседе со мной.
Очень трудно ему.
На войне было легче.
Жизнь идет.
Юность кончилась вместе с войной.
Говорит он:
"Там душ.
Вот держи,
утирайся".
Мы по рощице бродим,
ругаем стихи и кино.
А потом за столом,
на прохладной и тихой террасе,
рядом с ним и женою
тяну я сухое вино.
Вскоре я говорю:
"До свидания, Галя и Миша".
Из ворот он выходит,
жена прислонилась к плечу.
Почему-то я верю:
он сможет,
напишет...
Ну, а если не сможет,
я думать о том не хочу.
Я качу!
Не могу я с веселостью прущей расстаться.
Грузовые в пути
догоняю я махом одним.
Я за ними лечу
в разреженном пространстве.
На подъемах крутых
прицепляюсь я к ним.
Знаю сам,
что опасно!
Люблю я рискованность.
Говорят мне,
гудя напряженно,
они:
"На подъеме поможем,
дадим тебе скорость,
ну, а дальше уже,
как сумеешь, гони".
Я гоню что есть мочи!
Я шутками лихо кидаюсь.
Только вы не глядите,
как шало я мчусь, -
это так, для фасону.
Я знаю,
что плохо катаюсь.
Но когда-нибудь
я хорошо научусь.
Я слезаю в пути
у сторожки заброшенной,
ветхой.
Я ломаю черемуху
в звоне лесном,
и, к рулю привязав ее ивовой веткой
я лечу
и букет раздвигаю лицом.
Возвращаюсь в Москву.
Не устал еще вовсе.
Зажигаю настольную,
верхнюю лампу гашу.
ставлю в воду черемуху.
Ставлю будильник на восемь,
и сажусь я за стол,
и вот эти стихи
я пишу ...
1955
Евгений Евтушенко
* * *
Благословенна русская земля,
открытая для доброго зерна!
Благословенны руки ее пахарей,
замасленною вытертые паклей!
Благословенно утро человека
у Кустаная
или Челекена,
который вышел рано на заре
и поразился
вспаханной земле,
за эту ночь
его руками поднятой,
но лишь сейчас
во всем величье понятой!
Пахал он ночью.
Были звезды сонны.
О лемех слепо торкались ручьи,
и трактор шел,
и попадали совы,
серебряными делаясь,
в лучи.
Но, землю сталью синею ворочая
в степи неозаренной и немой,
хотел он землю увидать воочию,
но увидать без солнца он не мог.
И вот,
лучами пахоту опробовал,
перевалив за горизонт с трудом,
восходит солнце,
грузное,
огромное,
и за бугром поигрывает гром.
Вот поднимается оно,
вот поднимается,
и с тем, как поднимается оно,
так понимается,
так сладко принимается
все то, что им сейчас озарено!
Степь отливает чернотою бархатной,
счастливая отныне и навек,
и пар идет,
и пьяно пахнет пахотой,
и что-то шепчет пашне человек...
1957
ЕВГЕНИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЕВТУШЕНКО (р. 1933; Yevgeny Yevtushenko), русский поэт, прозаик,
киносценарист, кинорежиссер.
Родился 18 июля 1933 на станции Зима Иркутской
области в семье геологов, мать впоследствии стала певицей. Рос в Москве,
где с 1949 начал печатать стихи. В 1951–1957 учился в Литературном
институте им. А.М. Горького (исключён за поддержку романа В.Д. Дудинцева
"Не хлебом единым"), в 1952 стал самым молодым членом Союза писателей
СССР.
Начав с подражания пафосно-политизированной поэзии В.В. Маяковского (сборники "Разведчики грядущего", 1952; "Третий снег", 1955), в дальнейшем выработал собственный оригинальный поэтический стиль, сочетающий ораторскую публицистичность с органичностью бытовой лексики, патетику и лиризм, медитацию и сюжетность, ритмическую гибкость и высокое мастерство версификатора, уверенно чувствующего себя в любом стиховом «поле» – от верлибра до ямба, глубину размышлений о вечном и острую злободневность, интимную камерность и пафос гражданственности (сборники "Шоссе энтузиастов", 1956; "Обещание", 1957; "Яблоко", 1960; "Взмах руки", "Нежность", оба 1962; "Катер связи", 1966; "Идут белые снеги", 1969; "Дорога номер один", "Поющая дамба", оба 1972; "Интимная лирика", 1973; "Отцовский слух", 1975; "Утренний народ", 1978; "Две пары лыж", 1982; "Граждане, послушайте меня", 1989).
Едва ли не самый яркий и, безусловно, самый читаемый русский поэт 20 в., Евтушенко, в сплетении традиций русской лирики «золотого» и «серебряного» веков с достижениями русского «авангарда», стал своеобразным поэтическим камертоном времени, отражая настроения и перемены в сознании своего поколения и всего общества. Один из вождей литераторов-«шестидесятников», собиравший наряду с А.А. Вознесенским, А.А. Ахмадулиной, Р.И. Рождественским и др. толпы на чтение своих стихов в Политехническом музее, Евтушенко сразу проявил себя как сын периода «оттепели», эпохи первого бескомпромиссного обличения культа личности Сталина (стихотворения "И другие", 1956; "Лучшим из поколения", 1957; "Наследники Сталина", 1962), в противостоянии которым он, однако, не доходил до отрицания ценностей российского революционного движения, леворадикального сознания и комсомольского энтузиазма современных ему «строителей коммунизма» (поэмы "Братская ГЭС", 1965; "Казанский университет", 1970).
В своем многоаспектном и многожанровом творчестве
Евтушенко, всегда умело балансирующий на грани лояльности и
оппозиционности, наряду с расхожими официозными (и тем не менее
облагороженными силой художественного выражения) темами борьбы за мир
(поэмы "Мама и нейтронная бомба", 1982, Государственная премия СССР, 1984;
"Фуку", 1985) и мирового коммунистического движения (поэма в прозе "Я –
Куба", 1963, на основе которой по сценарию Евтушенко создан
советско-кубинский кинофильм, 1964, реж. М.Калатозов и С.Урусевский;
«кубинский» цикл – "Интернационал", "Разговор с МАЗ`ом", "Три минуты правды",
"Архивы кубинской кинохроники" и др.; повесть в стихах "Голубь в Сантьяго",
1978) свежо и сильно звучат темы повседневной жизни рядового труженика,
народных воспоминаний о недавних боях с фашистами, собственного
военного детства и «малой родины», бережного отношения к природе,
исторического прошлого России (поэмы "Станция «Зима»", 1956; "Ивановские
ситцы", 1976; "Северная надбавка", 1977; "Непрядва", 1980; стихотворения
"Свадьбы", "Фронтовик", оба 1955; "Баллада о браконьерстве", 1963, и др.).
Особый пласт – протестная лирика Евтушенко, идущая в одном русле с его
смелыми, особенно для в целом весьма благополучного во все советские
времена литератора, гражданскими поступками (выступления в защиту
«диссидентов» – А.Д. Синявского, Ю.М. Даниэля, А.И. Солженицына,
И.А. Бродского, В.Н. Войновича и др., неприятие агрессии в Венгрии,
Чехословакии, Афганистане и т.п., возмущение преследованиями творческого
«инакомыслия» (стихотворения "Танки идут по Праге", 1968; "Афганский
муравей", 1983; "Баллада о стихотворении Лермонтова «На смерть поэта» и о
шефе жандармов", 1963).
Гуманистическая позиция Евтушенко, неизменно
ориентирующая на взаимопонимание людей всех национальностей и рас,
породила в его творчестве мотив «гражданина мира», отождествляющего себя
с каждым сыном Земли, страдания которого будят его совесть («Я мыслю: я
сегодня иудей...» – стих. "Бабий Яр", 1961; «...глазами чеха или венгра
взглянуть на русские штыки» – стих. "Возрождение", 1971), постоянно
сопоставляющего судьбу своего народа с судьбами Планеты, на всех
континентах приветствующего освобождение от догм и предрассудков
априорной отвагой творческого дара (поэма "Снег в Токио", 1974),
решительно при этом отвергая кровь и насилие (поэмы "Коррида", 1967; "Под
кожей статуи Свободы", 1970).
Поэтическая речь Евтушенко легко переходит
от эпического повествования к диалогу, от насмешки к нежности, от
самобичевания к исповедальности. Многие афористические строки Евтушенко
стали хрестоматийными («Поэт в России – больше, чем поэт...», «Несчастье
иностранным быть не может»). Психологическая тонкость и житейская
мудрость проявляются и в многочисленных стихах Евтушенко о разных и
всегда для него прекрасных женщинах – застенчивых влюбленных («...И
говорила шопотом: / А что потом? А что потом?»), самоотверженных матерях
(«Роняют много женщины в волненье – / Но не роняют никогда детей...»),
упрямых и стойких труженицах («Одеть, обуть, быть умной, хохотать...»); о
друзьях – настоящих и мнимых, об одиночестве «больной» души (стих.
"Смеялись люди за стеной...").
Один из провозвестников и трибунов
«перестройки», во второй половины 1980-х годов Евтушенко много выступал с
публицистическими статьями (в т. ч. ст. "Притерпелость, призывающая к
освобождению от порока терпеливого повиновения") и стихами ("Пик позора",
"Страх гласности", "Так дальше жить нельзя"). В последующем усиление в его
творчестве мотивов скепсиса и иронии объясняются естественным
разочарованием в результатах перестроечных процессов, далеких от
создания подлинно демократического общества (кн. "Поздние слезы", 1995;
поэма "Тринадцать", 1996).
Как прозаик, ориентированный на
мемуарно-библиографическую документальность и интерес к сложным и
спорным моментам современной истории, проявил себя в повести "Перл-Харбор"
(1967), проецирующейся на события Второй мировой войны, и особенно в
романе "Ягодные места" (1982), связанном с процессом «раскулачивания» в
Сибири 1930-х годов, а также в многоплановом романе "Не умирай прежде
смерти (Русская сказка)" (1993), включающим цикл Стихи из последней книги
и сконцентрированном на драматических коллизиях периода «перестройки». В
аналогичном контексте прочитываются осужденная партийными литераторами
за «клевету» на советский строй "Автобиография" (1963, франц. изд.) и кн.
воспоминаний "Волчий паспорт" (1998). Автор фантастической повести
"Ардабиола", нескольких рассказов, ряда очерково-публицистических книг.
Многие стихотворные тексты Евтушенко стали основой музыкальных
произведений, в т.ч. популярных песен "Хотят ли русские войны", "Вальс о
вальсе", "Бежит река, в тумане тает..."
Шаржи, эпиграммы и пародии поэта
вошли в литературный обиход второй половины 20 в., Евтушенко осуществил
также многочисленные переводы из поэзии разных народов (сб. "Лук и лира.
Стихи о Грузии. Переводы грузинских поэтов", 1959, и др.). Постоянные
размышления Евтушенко о проблемах творчества, внимание к развитию
отечественной стиховой культуры выразились в создании им антологии
русской поэзии 20 в. "Строфы века" (на англ. яз. в США, 1993; на рус. яз. –
1995), в составлении, авторстве и редактировании многих сборников
поэзии, поэтических теле- и радиопередач, в написании книги статей
"Талант есть чудо неслучайное" (1980), в поэме "Пушкинский перевал" (1966) и
т.д.
Широко известный во всем мире современный русский поэт (переведен
более чем на 70 языков мира, почетный член Американской академии
искусств, действительный член Европейской академии искусств и наук),
претендующий – при всех неумолкающих спорах вокруг его имени — на право
быть одним из выразителей умонастроений своего народа и своей эпохи,
Евтушенко, с той или иной степенью успеха, выступал как чтец
(собственных стихов, а также А.А. Блока, Н.С. Гумилева, В.В. Маяковского и
др.), актер, режиссер и сценарист (главная роль – К.Э. Циолковского в
кинофильме С.Я.Кулиша "Взлёт", 1979; кинофильмы "Детский сад", 1983; и
"Похороны Сталина", 1990; в обоих сценарий и режиссура Евтушенко), а также
как фотохудожник (персональная выставка «Невидимые нити»); проявил себя
и в качестве темпераментного общественного деятеля (один из
сопредседателей, наряду с А.Д. Сахаровым, А.М. Адамовичем и
Ю.И. Афанасьевым, первого массового движения российских демократов –
общества «Мемориал»; народный депутат СССР последнего созыва).
БАБИЙ ЯР
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас -
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус -
это я.
Мещанство -
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется -
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
«Бей жидов, спасай Россию!"-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! -
Я знаю -
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа"!
Мне кажется -
я - это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много -
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся — это гулы
самой весны -
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет - это ледоход...
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я -
каждый здесь расстрелянный старик.
Я -
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
"Интернационал"
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому -
я настоящий русский!
1961
ПАМЯТИ ЕСЕНИНА
Поэты русские,
друг друга мы браним —
Парнас российский дрязгами засеян.
но все мы чем-то связаны одним:
любой из нас хоть чуточку Есенин.
И я — Есенин,
но совсем иной.
В колхозе от рожденья конь мой розовый.
Я, как Россия, более суров,
и, как Россия, менее березовый.
Есенин, милый,
изменилась Русь!
но сетовать, по-моему, напрасно,
и говорить, что к лучшему,—
боюсь,
ну а сказать, что к худшему,—
опасно...
Какие стройки,
спутники в стране!
Но потеряли мы
в пути неровном
и двадцать миллионов на войне,
и миллионы —
на войне с народом.
Забыть об этом,
память отрубив?
Но где топор, что память враз отрубит?
Никто, как русскиe,
так не спасал других,
никто, как русскиe,
так сам себя не губит.
Но наш корабль плывет.
Когда мелка вода,
мы посуху вперед Россию тащим.
Что сволочей хватает,
не беда.
Нет гениев —
вот это очень тяжко.
И жалко то, что нет еще тебя
И твоего соперника — горлана.
Я вам двоим, конечно, не судья,
но все-таки ушли вы слишком рано.
Когда румяный комсомольский вождь
На нас,
поэтов,
кулаком грохочет
и хочет наши души мять, как воск,
и вылепить свое подобье хочет,
его слова, Есенин, не страшны,
но тяжко быть от этого веселым,
и мне не хочется,
поверь,
задрав штаны,
бежать вослед за этим комсомолом.
Порою горько мне, и больно это все,
и силы нет сопротивляться вздору,
и втягивает смерть под колесо,
Как шарф втянул когда-то Айседору.
Но — надо жить.
Ни водка,
ни петля,
ни женщины —
все это не спасенье.
Спасенье ты,
российская земля,
спасенье —
твоя искренность, Есенин.
И русская поэзия идет
вперед сквозь подозренья и нападки
и хваткою есенинской кладет
Европу,
как Поддубный,
на лопатки.
1965
Ничто не сходит с рук
Ничто не сходит с рук:
ни самый малый крюк
с дарованной дороги,
ни бремя пустяков,
ни дружба тех волков,
которые двуноги.
Ничто не сходит с рук:
ни ложный жест, ни звук
ведь фальшь опасна эхом,
ни жадность до деньги,
ни хитрые шаги,
чреватые успехом.
Ничто не сходит с рук:
ни позабытый друг,
с которым неудобно,
ни кроха-муравей,
подошвою твоей
раздавленный беззлобно.
Таков проклятый круг:
ничто не сходит с рук,
а если даже сходит,
ничто не задарма,
и человек с ума
сам незаметно сходит...
1972
Хотят ли русские войны?
М. Бернесу
Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
что под березами лежат,
и пусть вам скажут их сыны,
хотят ли русские войны.
Не только за свою страну
солдаты гибли в ту войну,
а чтобы люди всей земли
спокойно видеть сны могли.
Под шелест листьев и афиш
ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
хотят ли русские войны.
Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.
Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.
1961
Комментариев нет:
Отправить комментарий