На велосипеде
Я бужу на заре
своего двухколесного друга
Мать кричит из постели:
"На лестнице хоть не трезвонь!"
Я свожу его вниз.
По ступеням он скачет
упруго.
Стукну шину ладонью -
и сразу подскочит ладонь!
Я небрежно сажусь -
вы посадки такой не видали!
Из ворот выезжаю
навстречу воскресному дню.
Я качу по асфальту.
Я весело жму на педали.
Я бесстрашно гоню,
и звоню,
и звоню,
и звоню...
за Москвой петуха я пугаю,
кривого и куцего.
Белобрысому парню
я ниппель даю запасной.
Пью коричневый квас
в пропылившемся городе Кунцево,
привалившись спиною
к нагретой цистерне квасной.
Продавщица сдает
Мокрой мелочью сдачу.
Свое имя скрывает:
"Какие вы хитрые все".
Улыбаясь: "Пока!"
Я к товарищу еду на дачу.
И опять я спешу,
и опять я шуршу по шоссе.
Он сидит, мой товарищ,
и мрачно строгает дубину
на траве,
зеленеющей у гаража.
Говорит мне:
"Мячи вот украли...
Обидно..."
И корит домработницу:
"То тоже мне страж...
Хороша!"
Я молчу.
Я гляжу на широкие, сильные плечи.
Он о чем-то все думает,
даже в беседе со мной.
Очень трудно ему.
На войне было легче.
Жизнь идет.
Юность кончилась вместе с войной.
Говорит он:
"Там душ.
Вот держи,
утирайся".
Мы по рощице бродим,
ругаем стихи и кино.
А потом за столом,
на прохладной и тихой террасе,
рядом с ним и женою
тяну я сухое вино.
Вскоре я говорю:
"До свидания, Галя и Миша".
Из ворот он выходит,
жена прислонилась к плечу.
Почему-то я верю:
он сможет,
напишет...
Ну, а если не сможет,
я думать о том не хочу.
Я качу!
Не могу я с веселостью прущей расстаться.
Грузовые в пути
догоняю я махом одним.
Я за ними лечу
в разреженном пространстве.
На подъемах крутых
прицепляюсь я к ним.
Знаю сам,
что опасно!
Люблю я рискованность.
Говорят мне,
гудя напряженно,
они:
"На подъеме поможем,
дадим тебе скорость,
ну, а дальше уже,
как сумеешь, гони".
Я гоню что есть мочи!
Я шутками лихо кидаюсь.
Только вы не глядите,
как шало я мчусь, -
это так, для фасону.
Я знаю,
что плохо катаюсь.
Но когда-нибудь
я хорошо научусь.
Я слезаю в пути
у сторожки заброшенной,
ветхой.
Я ломаю черемуху
в звоне лесном,
и, к рулю привязав ее ивовой веткой
я лечу
и букет раздвигаю лицом.
Возвращаюсь в Москву.
Не устал еще вовсе.
Зажигаю настольную,
верхнюю лампу гашу.
ставлю в воду черемуху.
Ставлю будильник на восемь,
и сажусь я за стол,
и вот эти стихи
я пишу ...
1955
Евгений Евтушенко
* * *
Благословенна русская земля,
открытая для доброго зерна!
Благословенны руки ее пахарей,
замасленною вытертые паклей!
Благословенно утро человека
у Кустаная
или Челекена,
который вышел рано на заре
и поразился
вспаханной земле,
за эту ночь
его руками поднятой,
но лишь сейчас
во всем величье понятой!
Пахал он ночью.
Были звезды сонны.
О лемех слепо торкались ручьи,
и трактор шел,
и попадали совы,
серебряными делаясь,
в лучи.
Но, землю сталью синею ворочая
в степи неозаренной и немой,
хотел он землю увидать воочию,
но увидать без солнца он не мог.
И вот,
лучами пахоту опробовал,
перевалив за горизонт с трудом,
восходит солнце,
грузное,
огромное,
и за бугром поигрывает гром.
Вот поднимается оно,
вот поднимается,
и с тем, как поднимается оно,
так понимается,
так сладко принимается
все то, что им сейчас озарено!
Степь отливает чернотою бархатной,
счастливая отныне и навек,
и пар идет,
и пьяно пахнет пахотой,
и что-то шепчет пашне человек...
1957
ЕВГЕНИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЕВТУШЕНКО (р. 1933; Yevgeny Yevtushenko), русский поэт, прозаик,
киносценарист, кинорежиссер.
Родился 18 июля 1933 на станции Зима Иркутской
области в семье геологов, мать впоследствии стала певицей. Рос в Москве,
где с 1949 начал печатать стихи. В 1951–1957 учился в Литературном
институте им. А.М. Горького (исключён за поддержку романа В.Д. Дудинцева
"Не хлебом единым"), в 1952 стал самым молодым членом Союза писателей
СССР.
Начав с подражания пафосно-политизированной поэзии В.В. Маяковского (сборники "Разведчики грядущего", 1952; "Третий снег", 1955), в дальнейшем выработал собственный оригинальный поэтический стиль, сочетающий ораторскую публицистичность с органичностью бытовой лексики, патетику и лиризм, медитацию и сюжетность, ритмическую гибкость и высокое мастерство версификатора, уверенно чувствующего себя в любом стиховом «поле» – от верлибра до ямба, глубину размышлений о вечном и острую злободневность, интимную камерность и пафос гражданственности (сборники "Шоссе энтузиастов", 1956; "Обещание", 1957; "Яблоко", 1960; "Взмах руки", "Нежность", оба 1962; "Катер связи", 1966; "Идут белые снеги", 1969; "Дорога номер один", "Поющая дамба", оба 1972; "Интимная лирика", 1973; "Отцовский слух", 1975; "Утренний народ", 1978; "Две пары лыж", 1982; "Граждане, послушайте меня", 1989).
Едва ли не самый яркий и, безусловно, самый читаемый русский поэт 20 в., Евтушенко, в сплетении традиций русской лирики «золотого» и «серебряного» веков с достижениями русского «авангарда», стал своеобразным поэтическим камертоном времени, отражая настроения и перемены в сознании своего поколения и всего общества. Один из вождей литераторов-«шестидесятников», собиравший наряду с А.А. Вознесенским, А.А. Ахмадулиной, Р.И. Рождественским и др. толпы на чтение своих стихов в Политехническом музее, Евтушенко сразу проявил себя как сын периода «оттепели», эпохи первого бескомпромиссного обличения культа личности Сталина (стихотворения "И другие", 1956; "Лучшим из поколения", 1957; "Наследники Сталина", 1962), в противостоянии которым он, однако, не доходил до отрицания ценностей российского революционного движения, леворадикального сознания и комсомольского энтузиазма современных ему «строителей коммунизма» (поэмы "Братская ГЭС", 1965; "Казанский университет", 1970).
В своем многоаспектном и многожанровом творчестве
Евтушенко, всегда умело балансирующий на грани лояльности и
оппозиционности, наряду с расхожими официозными (и тем не менее
облагороженными силой художественного выражения) темами борьбы за мир
(поэмы "Мама и нейтронная бомба", 1982, Государственная премия СССР, 1984;
"Фуку", 1985) и мирового коммунистического движения (поэма в прозе "Я –
Куба", 1963, на основе которой по сценарию Евтушенко создан
советско-кубинский кинофильм, 1964, реж. М.Калатозов и С.Урусевский;
«кубинский» цикл – "Интернационал", "Разговор с МАЗ`ом", "Три минуты правды",
"Архивы кубинской кинохроники" и др.; повесть в стихах "Голубь в Сантьяго",
1978) свежо и сильно звучат темы повседневной жизни рядового труженика,
народных воспоминаний о недавних боях с фашистами, собственного
военного детства и «малой родины», бережного отношения к природе,
исторического прошлого России (поэмы "Станция «Зима»", 1956; "Ивановские
ситцы", 1976; "Северная надбавка", 1977; "Непрядва", 1980; стихотворения
"Свадьбы", "Фронтовик", оба 1955; "Баллада о браконьерстве", 1963, и др.).
Особый пласт – протестная лирика Евтушенко, идущая в одном русле с его
смелыми, особенно для в целом весьма благополучного во все советские
времена литератора, гражданскими поступками (выступления в защиту
«диссидентов» – А.Д. Синявского, Ю.М. Даниэля, А.И. Солженицына,
И.А. Бродского, В.Н. Войновича и др., неприятие агрессии в Венгрии,
Чехословакии, Афганистане и т.п., возмущение преследованиями творческого
«инакомыслия» (стихотворения "Танки идут по Праге", 1968; "Афганский
муравей", 1983; "Баллада о стихотворении Лермонтова «На смерть поэта» и о
шефе жандармов", 1963).
Гуманистическая позиция Евтушенко, неизменно
ориентирующая на взаимопонимание людей всех национальностей и рас,
породила в его творчестве мотив «гражданина мира», отождествляющего себя
с каждым сыном Земли, страдания которого будят его совесть («Я мыслю: я
сегодня иудей...» – стих. "Бабий Яр", 1961; «...глазами чеха или венгра
взглянуть на русские штыки» – стих. "Возрождение", 1971), постоянно
сопоставляющего судьбу своего народа с судьбами Планеты, на всех
континентах приветствующего освобождение от догм и предрассудков
априорной отвагой творческого дара (поэма "Снег в Токио", 1974),
решительно при этом отвергая кровь и насилие (поэмы "Коррида", 1967; "Под
кожей статуи Свободы", 1970).
Поэтическая речь Евтушенко легко переходит
от эпического повествования к диалогу, от насмешки к нежности, от
самобичевания к исповедальности. Многие афористические строки Евтушенко
стали хрестоматийными («Поэт в России – больше, чем поэт...», «Несчастье
иностранным быть не может»). Психологическая тонкость и житейская
мудрость проявляются и в многочисленных стихах Евтушенко о разных и
всегда для него прекрасных женщинах – застенчивых влюбленных («...И
говорила шопотом: / А что потом? А что потом?»), самоотверженных матерях
(«Роняют много женщины в волненье – / Но не роняют никогда детей...»),
упрямых и стойких труженицах («Одеть, обуть, быть умной, хохотать...»); о
друзьях – настоящих и мнимых, об одиночестве «больной» души (стих.
"Смеялись люди за стеной...").
Один из провозвестников и трибунов
«перестройки», во второй половины 1980-х годов Евтушенко много выступал с
публицистическими статьями (в т. ч. ст. "Притерпелость, призывающая к
освобождению от порока терпеливого повиновения") и стихами ("Пик позора",
"Страх гласности", "Так дальше жить нельзя"). В последующем усиление в его
творчестве мотивов скепсиса и иронии объясняются естественным
разочарованием в результатах перестроечных процессов, далеких от
создания подлинно демократического общества (кн. "Поздние слезы", 1995;
поэма "Тринадцать", 1996).
Как прозаик, ориентированный на
мемуарно-библиографическую документальность и интерес к сложным и
спорным моментам современной истории, проявил себя в повести "Перл-Харбор"
(1967), проецирующейся на события Второй мировой войны, и особенно в
романе "Ягодные места" (1982), связанном с процессом «раскулачивания» в
Сибири 1930-х годов, а также в многоплановом романе "Не умирай прежде
смерти (Русская сказка)" (1993), включающим цикл Стихи из последней книги
и сконцентрированном на драматических коллизиях периода «перестройки». В
аналогичном контексте прочитываются осужденная партийными литераторами
за «клевету» на советский строй "Автобиография" (1963, франц. изд.) и кн.
воспоминаний "Волчий паспорт" (1998). Автор фантастической повести
"Ардабиола", нескольких рассказов, ряда очерково-публицистических книг.
Многие стихотворные тексты Евтушенко стали основой музыкальных
произведений, в т.ч. популярных песен "Хотят ли русские войны", "Вальс о
вальсе", "Бежит река, в тумане тает..."
Шаржи, эпиграммы и пародии поэта
вошли в литературный обиход второй половины 20 в., Евтушенко осуществил
также многочисленные переводы из поэзии разных народов (сб. "Лук и лира.
Стихи о Грузии. Переводы грузинских поэтов", 1959, и др.). Постоянные
размышления Евтушенко о проблемах творчества, внимание к развитию
отечественной стиховой культуры выразились в создании им антологии
русской поэзии 20 в. "Строфы века" (на англ. яз. в США, 1993; на рус. яз. –
1995), в составлении, авторстве и редактировании многих сборников
поэзии, поэтических теле- и радиопередач, в написании книги статей
"Талант есть чудо неслучайное" (1980), в поэме "Пушкинский перевал" (1966) и
т.д.
Широко известный во всем мире современный русский поэт (переведен
более чем на 70 языков мира, почетный член Американской академии
искусств, действительный член Европейской академии искусств и наук),
претендующий – при всех неумолкающих спорах вокруг его имени — на право
быть одним из выразителей умонастроений своего народа и своей эпохи,
Евтушенко, с той или иной степенью успеха, выступал как чтец
(собственных стихов, а также А.А. Блока, Н.С. Гумилева, В.В. Маяковского и
др.), актер, режиссер и сценарист (главная роль – К.Э. Циолковского в
кинофильме С.Я.Кулиша "Взлёт", 1979; кинофильмы "Детский сад", 1983; и
"Похороны Сталина", 1990; в обоих сценарий и режиссура Евтушенко), а также
как фотохудожник (персональная выставка «Невидимые нити»); проявил себя
и в качестве темпераментного общественного деятеля (один из
сопредседателей, наряду с А.Д. Сахаровым, А.М. Адамовичем и
Ю.И. Афанасьевым, первого массового движения российских демократов –
общества «Мемориал»; народный депутат СССР последнего созыва).
БАБИЙ ЯР
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас -
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус -
это я.
Мещанство -
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется -
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
«Бей жидов, спасай Россию!"-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! -
Я знаю -
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа"!
Мне кажется -
я - это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много -
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся — это гулы
самой весны -
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет - это ледоход...
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я -
каждый здесь расстрелянный старик.
Я -
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
"Интернационал"
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому -
я настоящий русский!
1961
Комментариев нет:
Отправить комментарий