НАД РЕКОЙ
Жалобно в лесу кричит кукушкаНиколай Рубцов (Nikolai Rubtsov)
О любви, о скорби неизбежной...
Обнялась с подружкою подружка
И, вздыхая, жалуется нежно:
- Погрусти, поплачь со мной, сестрица.
Милый мой жалел меня не много.
Изменяет мне и не стыдится.
У меня на сердце одиноко...
- Может быть, еще не изменяет, -
Тихо ей откликнулась подружка, -
Это мой стыда совсем не знает,
Для него любовь моя - игрушка...
Прислонившись к трепетной осинке,
Две подружки нежно целовались,
Обнимались, словно сиротинки,
И слезами горько обливались.
И не знали юные подружки,
Что для грусти этой, для кручины,
Кроме вечной жалобы кукушки,
Может быть, и не было причины.
Может быть, ребята собирались,
Да с родней остались на пирушке,
Может быть, ребята сомневались,
Что тоскую гордые подружки.
И когда задремлет деревушка
И зажгутся звезды на потоком,
Не кричи так жалобно, кукушка!
Никому не будет одиноко...
1936
— родился 3 января четвертым ребенком в
семье начальника ОРСа леспромхоза
Михаила Андрияновича и Александры
Михайловны Рубцовых.
В автобиографии
сообщит: "Я, Рубцов Н. М., родился в 1936
году в Архангельской области в с. Емецк.
В 1940 г. переехал вместе с семьей в
Вологду, где нас и застала война. Отец
ушел на фронт и погиб в том же 1941 году.
Вскоре умерла мать, и я был направлен в
Никольский д/д Тотемского района
Вологодской области, где
окончил 7 классов Никольской НСШ в 1950 г. В
том же 1950 году я поступил в Тотемский лесотехнический техникум, где окончил 2
курса, но больше не стал учиться и ушёл.
Подал заявление в Архангельскую
мореходную школу, но не прошёл по
конкурсу. В настоящий
момент подаю заявление в Тралфлот. Н.
Рубцов 12.09.52г.".
После смерти матери 29
июня 1942
года старших детей взяли родственники, а
младшие — Николай и Борис — попали в
Красковский детский дом.
С октября 1943
г. Николай Рубцов воспитывается в
Никольском детском доме. Памяти матери
посвящены стихотворения «Аленький
цветок», «Детство», а село Никольское с
храмом Николая Угодника увековечено в
знаменитых строках «Люблю я деревню
Николу, где кончил начальную школу...».
1945-м
годом датировано одно из самых ранних
стихотворений Николая Рубцова «Зима»,
написанное под влиянием «Детства» И.
Сурикова.
Сохранился рассказ
учительницы литературы: «Коля любил
читать стихи и читал хорошо. Встанет,
расставит ноги, смотрит куда-то вдаль и
декламирует, а сам, кажется, мысленно, —
там, с героями стихотворения».
1950—1952
— Николай Рубцов кончил семилетку и, по
его словам, «рвался к морю». Но попытка
поступить в Рижскую мореходку
закончилась неудачей.
Возвращается в
Никольское и поступает в Тотемский
лесотехнический техникум.
Летом 1952
года, кончив два курса «лесного»
техникума и, главное, получив паспорт,
еще раз пытается пройти конкурс в «мореходку»,
но теперь уже Архангельскую. Вновь
неудачно. Поступает на Тралфлот —
подручным кочегара на тральщике РТ-20 «Архангельск».
Об этих годах сообщит скупо: «Учился в
нескольких техникумах, ни одного не
закончил. Работал на нескольких заводах
и в Архангельском траловом флоте. Все
это в разной мере отозвалось в стихах».
1953 — поступает учиться в горный техникум в
заполярном городе Кировск.
1954—1955
— бросает техникум и переезжает к брату
Алексею в село Приютино под Ленинградом.
Работает слесарем-сборщиком на
артиллерийском испытательном полигоне.
1956—1959
— действительная служба на Северном
флоте в заполярном городе Североморске,
где находилась база флота.
Годы службы на эсминце
прошли под знаком поэзии Сергея Есенина,
которого именно в это время Россия
открывала заново. Рязанский прозаик
Валентин Сафонов, служивший с Николаем
Рубцовым, рассказывает: «Коля прочитал
все, что было у меня о Есенине... Брат
прислал мне двухтомник Есенина,
вышедший в 56-м в Госиздате. Светло-сиреневый
переплет, зеленое пятно неприхотливого
пейзажа на обложке. Вот это был праздник!
Мне и теперь они дороже многих нарядных
изданий... Тогда, в машинном отделении, мы
не читали друг другу собственных стихов.
Даже, кажется, и в голову не пришло такое
— читать себя. Говорили только о Есенине».
В годы службы Николай
Рубцов посещает литературное
объединение при флотской газете «На
страже Заполярья», начинает печататься.
1959—1960
— после демобилизации, с ноября
начинает работать кочегаром на
Кировском (бывшем — Путиловском) заводе,
живет в заводском общежитии. «С получки
особенно хорошо, — сообщает он другу, —
хожу в театры и в кино». Начинает
заниматься в литобъединении «Нарвская
застава». Поступает в вечернюю школу.
1961
— выходит коллективный сборник «Первая
плавка» с пятью стихотворениями Рубцова.
1962
— 24 января Николай Рубцов выступает с
чтением стихов на вечере молодой поэзии
в ленинградском Доме писателей.
Знакомится с Глебом Горбовским и с
другими ленинградскими молодыми
поэтами. Подготовил рукописный (самиздатовский)
сборник из 37 стихотворений «Волны и
скалы», в который вошли такие известные
в будущем стихи, как «Видения на холме»,
«Березы», «Добрый Филя», раздел «звукозаписных
миниатюр». По предисловию к сборнику
можно судить об отношении молодого
поэта к официозным литературным и
окололитературным кругам. Николай
Рубцов заявляет: «И пусть не суются сюда
со своими мнениями унылые и сытые «поэтические»
рыла, которыми кишат литературные дворы
и задворки».
Сдает экстерном
экзамены за среднюю школу. Представляет
рукописный сборник «Волны и скалы» на
творческий конкурс в Литературный
институт. Поступает в Литературный
институт.
Начало московского
периода жизни поэта.
1963
— июлем этого года датирован первый
вариант стихотворения «В горнице». В
течение года написаны: «Я буду скакать
по холмам...» и другие стихотворения,
ставшие рубцовской классикой. «В моей
памяти, — вспоминает Вадим Кожинов, —
Николай Рубцов неразрывно связан со
своего рода поэтическим кружком, в
который он вошел в 1962 году, вскоре после
приезда в Москву, в Литературный
институт. К кружку этому так или иначе
принадлежали Станислав Куняев, Анатолий
Передреев, Владимир Соколов и ряд более
молодых поэтов — Эдуард Балашов,
Александр Черевченко, Игорь Шкляревский
и другие. Нельзя не подчеркнуть, что речь
идет именно о кружке, а не о том, что
называют литературной школой, течением
и т.п. Правда, позднее, к концу
шестидесятых годов, на основе именно
этого кружка сложилось уже собственно
литературное явление, которое получило
в критике название или, вернее,
прозвание — «тихая лирика». Более того,
течение это, вместе с глубоко
родственной ему и тесно связанной с ним
школой прозаиков, прозванных тогдашней
критикой «деревенщиками», определило
целый этап в развитии отечественной
литературы».
Но к этому же периоду
вхождения в литературу относятся и
первые исключения Николая Рубцова из
Литературного института, как значилось
в приказе: «с немедленным выселением из
общежития».
1964—1965
— в конце июня Николай Рубцов вновь
отчислен из Литературного института, 15
января 1966 года — вновь восстановлен, но
на заочном отделении, что фактически
лишало его возможности иметь хоть какой-то
свой «угол» в Москве. О годах учебы в
Литинституте бытует немало легенд,
связанных в основном с «недостойным
поведением Рубцова Н.М.» в ЦДЛ и «нарушением
общественного порядка» в общежитии.
Очевидцы рассказывают, как однажды он
устроил «застолье» с классиками —
Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Блоком,
сняв их портреты со всех этажей и собрав
у себя в комнате. Сокурсники застали его
«чокающимся»: «Ваше здоровье, Александр
Сергеевич!.. Ваше, Михаил Юрьевич!..»
Утром, под надзором коменданта
общежития, он послушно разнес и развесил
портреты, но продолжал бурчать: «Не дали
раз в жизни в хорошей компании посидеть...»
Не менее ощутимой была
и такая административная мера, как «снятие
со стипендии», которая тоже не единожды
применялась к Николаю Рубцову, оставляя
без средств к существованию.
Лето проводит в Николе.
«Здесь за полтора месяца, — сообщает он
в письме к Александру Яшину, — написал
около сорока стихотворений. В основном о
природе, есть и неплохие, и есть вроде бы
ничего. Но писал по-другому, как мне
кажется. Предпочитал использовать слова
только духовного, эмоционально-образного
содержания, которые звучали до нас сотни
лет и столько же будут жить после нас». А
в письме к другу земляку-вологжанину
Сергею Викулову сообщал: «Все последние
дни занимаюсь тем, что пишу повесть (впервые
взялся за прозу), а также стихи, вернее,
не пишу, а складываю в голове. Вообще я
никогда не использую ручку и чернила и
не имею их. Даже не все чистовики
отпечатываю на машинке — так что умру,
наверное, с целым сборником, да и большим,
стихов, «напечатанных» или «записанных»
только в моей беспорядочной голове».
В августовском номере
журнала «Октябрь» появляется первая
крупная публикация Николая Рубцова в «толстом»
столичном журнале. Среди опубликованных
стихотворений — «Звезда полей», «Взбегу
на холм и упаду в траву!..», «Русский
огонек». В октябрьском номере «Октября»
появляется еще одна подборка Николая
Рубцова — «Памяти матери», «На вокзале»,
«Добрый Филя», «Тихая моя родина!..». Он
сдает в набор первую книгу «Лирика» в
Архангельском книжном издательстве,
подписывает договор с издательством «Советский
писатель» на книгу «Звезда полей».
1966—1967
— проводит в странствиях: Вологда —
Барнаул — Москва — Харовск — Волго-Балтийский
канал — Вологда. Николай Рубцов
принимает участие в обычных для того
времени писательских поездках,
выступлениях в сельских клубах, Домах
культуры, библиотеках. Вологодский поэт
Александр Романов так описывает
публичные выступления Николая Рубцова:
«Николай Рубцов стихи читал прекрасно.
Встанет перед людьми прямо, прищурится
зорко и начнет вздымать слово за слово: «Взбегу
на холм и упаду в траву...» Не раз слышал я
из уст автора эти великие «Видения на
холме», и всегда охватывала дрожь
восторга от силы слов и боль от мучений и
невзгод Родины. А потом — «Меж болотных
стволов красовался восток огнеликий», —
и воображение мое уносилось вместе с
журавлиным клином в щемящую синеву
родного горизонта. А затем — «Я уеду из
этой деревни», — и мне приходилось
прикрываться ладонью, чтобы люди,
сидевшие в зале, не заметили моих
невольных слез... Вот какими были
выступления Николая Рубцова!»
К лету 1967
года вышла книга «Звезда полей», ставшая
звездным часом поэта. «Эпопею издания
сборника стихов Рубцова я знал хорошо, —
вспоминал однокурсник Анатолий Чечетин.
— Заходили с ним в издательство, когда
еще только созревал договор, и на других
этапах. Уже тогда я понимал, какое важное
дело совершает Егор Исаев, отстаивая,
проводя и «пробивая» почти в целости-сохранности
эту подлинно поэтическую книжечку
стихов, явившуюся к нам словно из другой
галактики».
1968
— в журналах появилось несколько
рецензий на «Звезду полей», по ней
Николай Рубцов защитил диплом в
Литературном институте и 19 апреля был
принят в Союз писателей. Получил в
Вологде комнату в общежитии.
Ранней весной
исполнилась давнишняя мечта поэта: он
побывал на родине Есенина — в селе
Константинове. В августе-сентябре
гостит в деревне Тимониха — у Василия
Белова. Там написана поэма-сказка «Разбойник
Ляля».
1969
— вышла третья книга Николая Рубцова «Душа
хранит» (Архангельск). Закончились годы
скитаний, бытовой неустроенности:
Николай Рубцов получил скромную, но все-таки
отдельную однокомнатную квартиру.
Казалось, что налаживается и личная
жизнь поэта...
1970
— вышла четвертая книга Николая Рубцова
«Сосен шум», изданная благодаря
хлопотам Егора Исаева, в том же «Советском
писателе». Появились публикации в «Нашем
современнике», «Молодой гвардии».
К этому времени
относятся стихотворения — «Судьба», «Ферапонтово»,
«Я умру в крещенские морозы...».
1971
— гибель поэта Николая Рубцова 19 января,
в крещенские морозы...
РОДНАЯ ДЕРЕВНЯХотя проклинает проезжий
Дороги моих побережий,
Люблю я деревню Николу,
Где кончил начальную школу!
Бывает, что пылкий мальчишка
За гостем приезжим по следу
В дорогу торопится слишком:
- Я тоже отсюда уеду!
Среди удивленных девчонок
Храбрится, едва из пеленок:
- Ну что по провинции шляться?
В столицу пора отправляться!
Когда ж повзрослеет в столице,
Посмотрит на жизнь за границей,
Тогда он оценит Николу,
Где кончил начальную школу...
1964
БУКЕТ
Я буду долго
Гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов.
И подарю букет
Той девушке, которую люблю.
Я ей скажу:
— С другим наедине
О наших встречах позабыла ты,
И потому на память обо мне
Возьми вот эти
Скромные цветы! —
Она возьмет.
Но снова в поздний час,
Когда туман сгущается и грусть,
Она пройдет,
Не поднимая глаз,
Не улыбнувшись даже...
Ну и пусть.
Я буду долго
Гнать велосипед,
В глухих лугах его остановлю.
Я лишь хочу,
Чтобы взяла букет
Та девушка, которую люблю...
НОЧНОЕ ОЩУЩЕНИЕКогда стою во мгле,
Душе покоя нет,—
И омуты страшней,
И резче дух болотный,
Миры глядят с небес,
Свой излучая свет,
Свой открывая лик,
Прекрасный, но холодный.
И гор передо мной
Вдруг возникает цепь,
Как сумрачная цепь
Загадок и вопросов,—
С тревогою в душе,
С раздумьем на лице,
Я чуток, как поэт,
Бессилен, как философ.
Вот коростеля крик
Послышался опять...
Зачем стою во мгле?
Зачем не сплю в постели?
Скорее спать!
Ночами надо спать!
Настойчиво кричат
Об этом коростели...
(1969)
ПЕРВЫЙ СНЕГАх, кто не любит первый снег
В замерзших руслах тихих рек,
В полях, в селеньях и в бору,
Слегка гудящем на ветру!
В деревне празднуют дожинки,
И на гармонь летят снежинки.
И весь в светящемся снегу
Лось замирает на бегу
На отдаленном берегу.
Зачем ты держишь кнут в ладони?
Легко в упряжке скачут кони,
И по дорогам меж полей,
Как стаи белых голубей,
Взлетает снег из-под саней...
Ах, кто не любит первый снег
В замерзших руслах тихих рек,
В полях, в селеньях и в бору,
Слегка гудящем на ветру!
(1955)
ТЫ С КОРАБЛЕМ ПРОЩАЛАСЬ...
С улыбкой на лице и со слезами
Осталась ты на пристани морской,
И снова шторм играет парусами
И всей моей любовью и тоской!
Я уношусь куда-то в мирозданье,
Я зарываюсь в бурю, как баклан, —
За вечный стон, за вечное рыданье
Я полюбил жестокий океан.
Я полюбил чужой полярный город
И вновь к нему из странствия вернусь
За то, что он испытывает холод,
За то, что он испытывает грусть.
За то, что он наполнен голосами,
За то, что там к печали и добру
С улыбкой на лице и со слезами
Ты с кораблем прощалась на ветру...
(1962)
В минуты музыки...
В минуты музыки печальнойКак будто вечен час прощальный,
Я представляю желтый плес,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берез,
И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей...
Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.
Но все равно в жилищах зыбких —
Попробуй их останови! —
Перекликаясь, плачут скрипки
О желтом плесе, о любви.
И все равно под небом низким
Я вижу явственно, до слез,
И желтый плес, и голос близкий,
И шум порывистых берез.
Как будто время ни при чем...
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чём.
Moments of Mournful Music
When I hear notes of mournful music
I think of river's yellow shores,
Recall the sough of restless birch trees
And that one woman's farewell words.
I also think about the silence
Of newborn snow beneath grey skies,
And then how desperate and faithless
Should be poor cranes' migrating cries...
So long ago my soul got weary
Of roving in old love’s wild howls,
That time indeed has come to say it:
I tend to fall with ghosts in love.
I do know that, but won't be able
In my poor shack to stop these notes,
And violins will keep on playing
About that river, those last words...
No matter what, beneath the blanket
Of low grey skies I clearly see
That yellow river, those few birch trees
I hear the voice so dear to me.
As if our parting had no ending,
As if the time itself then stopped.
So when it seems I hear that music,
You should stay calm, you should not talk.
ТИХАЯ МОЯ РОДИНА
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи...
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
- Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. -
Тихо ответили жители:
- Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил...
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать -
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
My Peaceful Homeland
Peaceful you are, native land of mine!
River, songbirds, willow trees...
My mother’s tomb is not far away,
Left here since my childhood years.
- Where is the graveyard? Can someone help?
I could not find it myself. -
People then quietly answered me:
- It's on that side of the shelf.
People have quietly answered me,
Quietly wagon raw passed.
Dome of the old church's tenement
Got overgrown by bright grass.
Where I once swam after river-fish,
Hay now they pull into barns:
Right in between this my river's curves
Channel was dug since those times.
Mud is what’s left and some marshy land,
Where I so loved once to swim,
Peaceful you are, native land of mine,
I won’t forget one small thing.
School fence was built all anew, I see
But the green vastness still there,
Like some odd crow I'll come sit on it
Climb it the same way we were!
Old wooden school!... I will have to leave,
But now I know it for sure,
That misty river will follow me,
I won't escape its allure.
With every hut, every stormy cloud,
Lightning and rain on my path,
More and more strengthens our burning bound,
Fatal bound - bound to the death.
Привет, Россия — родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое...
Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле — по селам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
Привет, Россия — родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем.
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!..
Hey, Russia…
Hey you there, Russia - my beloved land!
I feel so good within your deep green forests!
No singing heard, but I do sense it now,
I sense the song of some unseen strange chorus...
It was as if the wind drove me ahead,
Through all my land - it's villages and cities!
Yes, I was strong, but stronger was the wind,
I had no chance to stop and fix my breathing.
Hey you there, Russia - my beloved land!
My bond to you, your hay, your stalks of harvest,
My simple house amidst the endless fields,
Will hold right through, in spite the worst of hardships.
For all world's riches I won't give away
That lowly shack with nettle by the entrance,
Where in the evenings weary sun would move
Like some old friend into my humble chambers.
Where all the vastness, earthly and divine,
Would fill my window perfect peace and quiet,
Both bringing breeze of ancient days bygone,
And celebrating every day's own riot.
БЕРЕЗЫ
Я люблю, когда шумят березы, Когда листья падают с берез. Слушаю - и набегают слезы На глаза, отвыкшие от слез. Все очнется в памяти невольно, Отзовется в сердце и в крови. Станет как-то радостно и больно, Будто кто-то шепчет о любви. Только чаще побеждает проза, Словно дунет ветер хмурых дней. Ведь шумит такая же береза Над могилой матери моей. На войне отца убила пуля, А у нас в деревне у оград С ветром и дождем шумел, как улей, Вот такой же желтый листопад... Русь моя, люблю твои березы! С первых лет я с ними жил и рос. Потому и набегают слезы На глаза, отвыкшие от слез...1957
Birken
Ich mag sehr, wenn leis die Birken rauschen,
wenn das Laub sich von den Birken trennt.
Und die Tränen steigen mir beim Lauschen
in den Blick, der Tränen kaum noch kennt.
Alles kommt mir ins Gedächtnis wieder
und erklingt im Herzen und im Blut.
Froh und traurig stimmen mich die Lieder,
wie es sonst ein Liebeslied nur tut.
Aber öfters siegen Prosawerke,
so als bliesen Stürme, trüb und trist.
Denn es rauscht auch eine solche Birke,
wo mein Mütterlein begraben ist.
Unser Vater ist im Krieg geblieben.
Und im Dorfe rauschte überall
damals auch, vom nassen Wind getrieben,
solch ein gelber Birkenblätterfall...
Heimatland, ich mag dein Birkenrauschen!
Seit der Kindheit ist es mir präsent.
Deshalb steigen Tränen mir beim Lauschen
in den Blick, der Tränen kaum noch kennt...
ДУША ХРАНИТ
Вода недвижнее стекла.
И в глубине ее светло.
И только щука, как стрела
Пронзает водное стекло.
О, вид смиренный и родной!
Березы, избы по буграм
И, отраженный глубиной,
Как сон столетий, божий храм.
О, Русь—великий звездочет!
Как звезд не свергнуть с высоты,
Так век неслышно протечет,
Не тронув этой красоты;
Как будто древний этот вид
Раз навсегда запечатлен
В душе, которая хранит
Всю красоту былых времен...
Die Seele bewahrt
Das Wasser — reines Glas,
und in der Tiefe ist es licht,
und nur ein Hecht schießt, pfeilgleich fast,
vorbei durchs Glas, das lautlos bricht.
O Bild, demütig und vertraut!
Gehöfte, Birken hügelan,
gespiegelt aus der Tiefe schaut
das Gotteshaus als Traumgestalt.
O Rußland - Sternenzähler du! Wie man
den Stern nicht stürzen kann, vergeht's
Jahrhundert in der Ruh und rührt nicht
deine Schönheit an,
als ob das Bild, das hier verharrt,
geprägt war für die Ewigkeit der
Seele ein: nur sie bewahrt die
Schönheit aus vergangner Zeit...
Комментариев нет:
Отправить комментарий